В местечке Тымлыяргын. В.Леонтьев.
Хатырка. Опука.
Мелкие моросящие дожди прошли. Тундра и склоны сопок сменили цвет: на буром и сером фоне появились зеленые пятна травы, кустарника. Настали теплые солнечные дни. Шла нерка, чавыча. Сельский Совет выделил участки для личного лова рыбы. Часть людей рыбачила между поселком и устьем, другая – вверх по реке на правом берегу. Старики-пенсионеры на время хода рыбы перебрались на свои участки и жили в палатках или избушках. Рыбу они ловили ставными сетями, сталкивая их в воду длинными шестами.
От Ивана Уваыргина я узнал, что его отец, самый старший керек Турэрэт, рыбачит в местечке Тымлыяргын в девяти километрах от поселка, у подножия горы Тымлын’ай. Мне захотелось поближе познакомиться со стариком.
Утром 22 июня Саша Орехов отправился к устью делать разведывательные раскопы, а мы с Иваном Уваыргиным, закупив продукты, на «Прогрессе» пошли на рыбалку.
Название Тымлыяргын произошло от горы Тымлын’ай, а слово «яргын» означает «сухое место». И действительно, подножие горы, покрытое зеленым низкорослым кустарником и высокой травой, было сухим и удобным для жилья. По левому склону горы протекал веселый ручеек с чистой и прозрачной водой.
На рыбалке находились старик чукча Етаквыргин, его жена старая Кеунеут, керек Турэрэт и одинокая старушка Атчуны. Когда мы причалили к берегу, то у костра, с висевшим над ним чайником, сидели Етаквыргин и Кеунеут. Турэрэт, дежуривший всю ночь у сеток, еще спал.
- Как раз приехали, чай готов, - приветливо встретил нас Етаквыргин.
Мы присели у костра. Кеунеут, протерев полотенцем кружки, поставила их перед нами.
- Рыба есть, - сказал старик, кивнув в сторону палатки головой, - правда, красная идет плохо, но сиг попадается.
Кеунеут пододвинула нам эмалированное блюдо с вареной рыбой. Сиг был жирным и вкусным. Так же, как и в других местах, рыба была сварена с чешуей.
- Ведь удобнее есть, когда с рыбы снята чешую? – спросил я.
- Ээ, нет, так она вкуснее, - возразил мне старик.
- Пойду-ка посмотрю, как там отец, - сказал Уваыргин.
Пока Уваыргин будил Турэрэта, я достал колчан со стрелами и стал расспрашивать старика. Как выяснилось, это были в основном боевые и охотничьи стрелы. Етаквыргин сразу определил работу и сказал, что эти наконечники корякские, и лишь только два тупых наконечника из оленьего рога, предназначенные для охоты на птиц и зайцев, были чукотской работы. Комбинированные же наконечники листовидной формы с плоскими металлическими вкладышами предназначались не для охоты на морского зверя, как я думал вначале, а для расшивания боевых панцирей, металлические или костяные пластинки которых связывали оленьими жилками или тонкими ремешками.
Вскоре из домика показались Турэрэт и Иван Уваыргин. Турэрэт шел, заложив руки за спину, как Турылькот. Но в отличие от мейныпильгынских кереков Турэрэт был несколько крупнее и шире в плечах. На нем была телогрейка и ватные брюки, на ногах длинные резиновые сапоги.
- Еттык! – приветствовали мы подошедших.
- Аии, - ответил Турэрэт, и приятная улыбка расплылась по его широкому лицу.
Турэрэт оказался неразговорчивым и осторожным, на мои вопросы отвечал нехотя, очень кратко и все время как-то загадочно улыбался, словно знал какую-то тайну и не хотел о ней говорить. Я сразу подумал, что работать с ним будет трудно, но все же мне удалось кое-что узнать от него.
Родился Турэрэт на Опуке. Но неудачные промысловые годы, сопровождавшиеся голодовками и болезнями, часто заставляли его менять свое жилье. Жил он в устье реки Хатырки, на мысе Рифовом – по-керекски Ягнагынун, был на реке Укелаят, впадающей в бухту Дежнева, хорошо знал мейныпильгынских кереков, но родным местом считал Опуку. Раньше керекские землянки были в устье Хатырки, на берегу недоступной лагуны Аннушка, вход в которую загромождают каменистые пороги, на лагуне и реке Опуке, мысах Рифовом и Лагунном. Во всех этих землянках жили опукинские кереки, представлявшие, видимо, один род, старшим в котором был старик Упынит. Умер он в начале 30-х годов.
- Раньше много кереков было, но все умерли. – И Турэрэт рассказал, что в левом углу лагуны Опука даже сохранилась еще целая землянка, в которой так и остались лежать кереки, умершие от какой-то страшной болезни.
В прошлом люди разными способами пытались оградить себя от эпидемий. Например, оленеводы-чаучу, когда узнавали, что в соседнем стойбище появлялась какая-то болезнь, выставляли вокруг охрану и угрозой оружия никого не впускали и не выпускали из стойбища, даже если человек был в бедственном положении. Приморские чукчи сжигали жилища умерших от эпидемии. Кереки же в ужасе покидали все поселение, проклинали это место, считая, что там поселился дух заразы.
Из беседы с Ктаквыргиным и Турэрэтом выяснилось, что среди хатырчан как чукчей, так и кереков не бытует название «Опука». Лагуну они называют К’итан’а, что значит «промерзающая», а реку – Мыллывээм. Лагуна действительно настолько мелководна, что промерзает до дна. Откуда появился топоним «ОпукаА», для меня осталось загадкой. Видимо, допущена какая-то географическая ошибка.
После беседы с Турэрэтом и Етаквыргиным я твердо решил сходить на Опуку и обследовать все места, осмотреть местечко Эльган’ын и попытаться вскрыть землянку с умершими кереками.
Пока я занимался с кереками и чукчами, Саша Орехов сделал разведывательный раскоп одной землянки в устье реки. Интересных вещей он не обнаружил, хотя и попадались предметы из кости, но от сырости они сгнили, превратились в труху и даже при легком прикосновении тут же рассыпались. На глубине около метра он откопал очаговые камни и вскрыл большую часть пола землянки, выложенного плоскими плитами песчаника, которые были так плотно подогнаны, что создавалось впечатление единого целого.
Мейныпильгынские кереки обычно пол в землянке, чтобы не было сырости, засыпали галькой. Возможно, что в этих же целях хатырские кереки устилали пол плитами песчаника.