В небе Чукотки.
М.Каминский - летчик, писатель.
Михаил Николаевич Каминский - известный полярный летчик, после ухода на пенсию делится с нами историями освоения неба Чукотки.
Давайте, для начала, прочтем обращение Михаила Каминского к читателям, некое вступление перед основным рассказом. Итак...
Что ни говорите, а наряду с тайнами далеких галактик, целым материком непознанного является то, что ближе всего – человеческая психика!
Много лет назад мне приснился сон. Будто иду я проселочной дорогой в каком-то поле и нахожу грецкий орех величиной с арбуз. Сон был длинный, и его подробности я опускаю, а смысл такой: я разбиваю скорлупу, обнаруживаю под ней вторую, затем – следующую, и так до тех пор, пока в самой глубине не оказывается орех нормального размера. Когда я добрался до ядра, оно стало расти и увеличилось до размеров первой большой скорлупы. Не успел я удивиться, как был разбужен.
Разбудил меня «колокол громкого боя». В каждом домике были у нас такие корабельные звонки на случай тревоги. Тревога была настоящей.
Льдина, на которой дрейфовала наша СП-5 около полюса, раскололась и стала разъезжаться, обрывая кабели осветительной сети. Вместе с членами моего экипажа – Кирилиным, Шаровым и Камбуловым я выскочил из домика в темноту. Сразу понял, что началась «полундра».
Пурги не было, но мокрая снежная метель при необычной для января оттепели слепила глаза, и не сразу удалось сообразить, куда бежать и что делать.
Была самая середина полярной ночи. Домики станции терялись в темноте и метели, и лишь тысячеваттная лампа над кают-компанией служила маяком, па которому можно было ориентироваться.
Мы прибежали на свет. Николай Волков, начальник нашей дрейфующей, с удивительным для этих обстоятельств хладнокровием командовал авралом. Мне он бросил:
- Сейчас не до самолета, надо спасать радиостанцию. Все туда!
Наш завхоз, доктор Гаврилов вооружился фонарем «летучая мышь», мы похватали кирки, ломы, лопаты и встревоженной гурьбой поспешили к домику рации. К нему подбирался вал торошения…
Темнота была наполнена шорохом снега, тонким свистом метели в проводах и скрежетом торосившегося льда. Для этого звука трудно найти точные слова, его не с чем сравнить, но в нем было что-то жуткое, кладбищенское. Это был звук опасности, цену которой мы знали.
Мы бежали в темноту по памяти, ориентируясь на льдине, как в хорошо обжитой комнате. За спиной, через метельную завесу, подсвечивал тусклый, мигающий свет лампы. Перед нами совершенно беззвучно, как вата, разорвался матерый лед девятиметровой толщины. А то, что он разорвался без звука, - впечатляло.
Трещина змеилась, расходилась на глазах, и перепрыгнуть через нее уже спустя секунду никто из нас не смог.
Мы повернули вдоль трещины, ища узкое место. Разрыв зиял отвесными стенами метровой высоты и маслянистой, как нефть, черной водой. Кожа покрылась горячими мурашками: вода минус полтора градуса, а если упадешь в нее – длины рук не хватит дотянуться до края льдины. В этой темноте и метели тебя не скоро хватятся, и барахтаться ты будешь недолго. Но страх нас не останавливал, мы бежали к образовавшемуся косогору.
Место льдины, на котором стояла наша рация, поднялось одной стороной, и домик заметно накренился. Неподалеку от него возвышался шестиметровый вал искореженных, забравшихся друг на друга огромных кусков морского льда. Этот вал напоминал мне зверя перед прыжком, - он поскрипывал, шевелился, куски обваливались, и казалось, что уже ничто не спасет наши «уши и глаза», которые связывали нас с теплым, светлым, кипящим жизнью миром «большой земли».
Старший радист Иван Галкин в паре с кем-то потащил на нартах к центру льдины, подальше от вала, аварийную станцию. А мы стояли притихшей толпой в нерешительности и ждали, как поведет себя дальше коварная ледяная стихия.
И что мы могли сделать? Домик врос в лед до иллюминаторов. Он был занесен спрессованным снегом. Чтобы освободить его и сдвинуть, надо было несколько часов кайлить кирками и еще иметь трактор, чтобы увезти его с этого места.
В этот момент скрежет льда переместился к юго-востоку, - в тот конец лагеря, где находился запас продовольствия и газовых баллонов. Уяснив безнадежность борьбы за домик рации, Волков махнул на него рукой – будь что будет! – и приказал спасать продовольствие и газ. Когда рассредоточили продукты и газ, я,как летчик, получил разрешение спасать, если возможно, наш самолет.
В общем, это была почти привычная и неизбежная ситуация, которую испытали все без исключения зимовщики на дрейфующих станциях.
Для нас эта тревога обошлась «легким испугом». Если не считать «жилой площади» - льдины и части взлетной полосы, ничего существенного мы не потеряли. Домик рации перекосился, но устоял, все остальное мы быстро привели в порядок, и работа продолжалась до следующей «полундры».
Вы спросите, а какое это имеет отношение к началу моего повествования? И к чему этот сон на дрейфующей льдине? Он никак не был связан ни с прошлым, ни с настоящим и ничего не предсказывал на будущее… Какие же неведомые процессы в мозгу человека рождают такие странные «ни к селу, ни к городу» сны?
Однако я вспомнил о нем не случайно. То, что мне пришлось делать через десять лет, в начале шестидесятых годов, ассоциируется с тем давнишним сном: конечно иносказательно, мне пришлось разбивать одну скорлупу за другой, чтобы добраться до ядра – истины. Это ядро вырастало на моих глазах, как в сказочном сне.
Теперь я могу приступить к своему повествованию…
Читайте в следующей статье: В "цирке" Гроховского. Главный конструктор (1).
материал взят из книги М.Н.Каминского "В небе Чукотки".Записки полярного летчика.
Магаданское книжное издательство. 1967.